Наречие

Дарья Калачева. В чём суть и отличие проекта «Кинопоэзия»?
Анатолий Белый. Основное отличие «Кинопоэзии» - это то, что мы интерпретируем поэзию в кинематографе. Нашей целью является создание жанра поэтического фильма как такового. Профессиональные кинорежиссёры, актёры, музыканты и деятели культуры создают каждый раз отдельное художественное произведение, раскрывающее смысл, атмосферу и идею того или иного стихотворения. Мы хотим, чтобы это стало отдельным жанром искусства и новым инструментом в изучении и, пожалуй, самое главное, привитии любви к русской поэзии в школах и вузах.
Дарья Калачева. Вы действительно рассчитываете на популярность в школах и вузах? Ведь новое поколение, увы, практически не читает книги, не понимает старое наивное кино, не высиживает несколько часов в театре. У них другое восприятие реальности.
Анатолий Белый. Сейчас великая русская поэзия лежит мёртвым грузом отдельно от развития общества, мы летим вперёд, в будущее, не захватив с собой при этом незаменимый духовный багаж. А без этого наши дети окажутся в очень скором времени на грани нравственной катастрофы. Хотя мы сами уже близки к этому. Я твёрдо убеждён, что поэзия может быть прекрасным лекарством от этого. Вот мы её и приближаем к людям тем средством, которое им стало близко, - визуализацией, кино.
Дарья Калачева. То есть либо грядёт культурная катастрофа, либо нам, взрослым, срочно нужно переформатироваться, чтобы привить детям базовые ценности на понятном им языке?
Анатолий Белый. Каждое поколение взрослых людей, глядя на «племя младое, незнакомое», начинает кричать о катастрофе. Тем не менее мир жив, просто он сейчас очень быстро меняется. Я сам не успеваю отслеживать все новшества. Да, молодые люди <…> впитывают информацию, и нам действительно надо это учитывать. Мы, конечно, не должны полностью переформатироваться под их сознание, да это и невозможно. Но делать прививки культуры на современном уровне должны. Собственно, для этого и создана «Кинопоэзия». Мы говорим молодому человеку: «Не хочешь читать - смотри! Тебе это привычнее. Смотри и слушай». Но конечная цель для нас всё-таки возврат ребёнка к книге. Это первоисточник, проверенный всей цивилизацией.

Петербург — северная Венеция, город контрастов, но для меня очень уютный и уже какой-то родной. Город — легенда. Здесь понимаешь, что попал в ФОКУС русской истории, истории, к которой можно прикоснуться. Чего сто́ит только прогуляться вдоль КАНАЛА Грибоедова или по улице Рубинштейна, где был первый питерский рок-клуб!

Есть в Питере ещё одно памятное место, о котором знают далеко не все. Двор дома номер 15 по улице Блохина — кочегарка, та самая, в которой некогда работал Виктор Робертович Цой. Обычный дом, каких много в спальных районах. Но заходишь во двор и понимаешь — вот оно!

Двери кочегарки закрыты: <…> сейчас находится музей-клуб «Камчатка», в котором ВЫСТУПАЮТ питерские рок-группы. Рядом с кочегаркой на стене висят такие же манекены, как те, что СЛУЖИЛИ декорацией на первом питерском концерте ГРУППЫ «Кино». В центре двора — самодельная сцена, на заднике — большой абстрактный рисунок с надписью «Камчатка». Напротив, на стене дома, — мемориальная доска с горельефом — лицо Цоя рядом с шестиструнной гитарой. Стены дома со двора расписаны строчками из песен Цоя — золотыми буквами на чёрном фоне — и его портретными изображениями. В этом месте есть особая энергетика. Глядела на памятник, и хотелось плакать…

(По материалам периодической печати)

(1)Ялтинская дача Чехова стояла почти за городом, глубоко под белой и пыльной аутской дорогой. (2)Не знаю, кто ее строил, но она была, пожалуй, самым оригинальным зданием в Ялте. (3)Вся белая, чистая, лёгкая, красиво несимметричная, построенная вне какого-нибудь определённого архитектурного стиля, с вышкой в виде башни, с неожиданными выступами, со стеклянной верандой внизу и с открытой террасой вверху, с разбросанными то широкими, то узкими окнами, — она походила бы на здания в стиле модерн, если бы в её плане не чувствовалась чья-то внимательная и оригинальная мысль, чей-то своеобразный вкус. (4)Дача стояла в углу сада, окружённая цветником...

(5) Цветничок был маленький, далеко не пышный, а фруктовый сад ещё очень молодой. (6)Росли в нём груши и яблони-дички, абрикосы, персики, миндаль. (7)В последние годы сад уже начал приносить кое-какие плоды, доставляя Антону Павловичу много забот и трогательного* какого-то детского удовольствия. (8)Когда наступало время сбора миндальных орехов, то их снимали и в чеховском саду. (9)Лежали они обыкновенно маленькой горкой в гостиной на подоконнике...

(10)Антон Павлович с особенной, ревнивой любовью относился к своему саду. (11)Многие видели, как он иногда по утрам, сидя на корточках, заботливо обмазывал серой стволы роз или выдёргивал сорные травы из клумб. (12)А какое бывало торжество, когда среди летней засухи наконец шёл дождь, наполнявший водою запасные глиняные цистерны!

(13)Но не чувство собственника сказывалось в этой хлопотливой любви, а другое, более мощное и мудрое сознание. (14)Как часто говорил он, глядя на свой сад прищуренными глазами:

— Послушайте, при мне здесь посажено каждое дерево. (15)И, конечно, мне это дорого. (16)Но и не это важно. (17)Ведь здесь же до меня был пустырь и нелепые овраги, все в камнях и в чертополохе. (18)А я вот пришёл и сделал из этой дичи культурное, красивое место. (19)Знаете ли? — прибавлял он вдруг с серьёзным лицом, тоном глубокой веры. — (20)3наете ли, через триста-четыреста лет вея земля обратится в цветущий сад. (21)И жизнь будет тогда необыкновенно легка и удобна.

(22)Эта мысль о красоте грядущей жизни, так ласково, печально и прекрасно отозвавшаяся во всех его последних произведениях, была и в жизни одной из самых его задушевных, наиболее лелеемых мыслей. (23)Как часто, должно быть, думал он о будущем счастье человечества, когда по утрам, один, молчаливо подрезал свои розы, ещё влажные от росы, или внимательно осматривал раненный ветром молодой побег. (24)А сколько было в этой мысли кроткого, мудрого и покорного самозабвения!

(25)Нет, это не была заочная жажда существования, идущая от ненасытного человеческого сердца и цепляющаяся за жизнь, это не было ни жадное любопытство к тому, что будет после него, ни завистливая ревность к далеким поколениям. (26)Это была тоска исключительно тонкой, прелестной и чувствительной души, непомерно страдавшей от пошлости, грубости, скуки, праздности, НАСИЛИЯ, ДИКОСТИ — от всего ужаса и темноты современных будней. (27)И потому-то под конец его жизни, когда пришла к нему огромная славя, и сравнительная обеспеченность, и преданная любовь к нему всего, что было в русском обществе умного, талантливого и честного. — он не замкнулся в недостижимости холодного величия, не впал в пророческое учительство, не ушёл в ядовитую и мелочную вражду к чужой известности. (28)Нет, вся сумма его большого и тяжёлого житейского опыта, все его огорчения, скорби, радости и разочарования выразились в этой прекрасной, тоскливой, самоотверженной мечте о грядущем, близком, хотя и чужом счастье.

— (29) Как хороша будет жизнь через триста лет!

(30)И потому-то он с одинаковой любовью ухаживал за цветами, точно видя в них символ будущей красоты, и следил за новыми путями, предлагаемыми человеческим умом и знанием. (31) Он с удовольствием глядел на новые здания оригинальной постройки и на большие морские пароходы, интересовался всяким последним изобретением в области техники и не скучал в обществе специалистов. (32)Он с твердым убеждением говорил о том, что преступления вроде убийства, воровства и прелюбодеяния совершаются всё реже, почти исчезают в настоящем интеллигентном обществе, в среде учителей, докторов, писателей. (33) Он верил в то, что грядущая, истинная культура облагородит человечество.

(По А. И. Куприну*)

*Александр Иванович Куприн (1870-1938) — русский писатель, переводчик.

Принадлежность «Орфографии» к жанру оперы предполагает ряд особенностей: вставные номера, дивертисменты, длинные арии, театральные совпадения, условности и пр. Классические оперы давно изданы на компакт-дисках в облегченном виде — увертюра, пять-шесть лучших арий, кульминация, финал. К сожалению, у автора нет возможности издать свою прозаическую оперу в двух вариантах, — к тому же ему видится в этом априорное неуважение к читателю. <...>, стараясь сделать сочинение удобным для широкой аудитории, он выделил курсивом места, которые можно пропускать без большого ущерба для фабулы, а полужирным шрифтом — те, которые сам он относит к «хитовым».

На естественный вопрос, почему бы всю оперу не сделать хитовой, а заодно не убрать заранее фрагменты, выделенные курсивом, — автор вправе отметить, что, во-первых, ни одна опера не может состоять из концертных номеров, а во-вторых, без курсивных отрывков сочинение лишилось бы смысла. Даже тот, кто почувствует скуку при первом знакомстве с ними, впоследствии сможет вернуться к этим главам и перечесть их в свободное время, уже зная, чем все закончилось. Для читателя, которому интересна описываемая эпоха, «Орфография» не представляет никаких затруднений, а потому он попросту проигнорирует игры со шрифтами, прочитав книгу от начала и до конца, как она написана. Нелепо было бы сочинять роман о самом избыточном и условном в человеческой жизни, освобождая этот роман от всего избыточного и условного — в котором автор и протагонист только и видят Божественное присутствие.

(1)Порою, чем дальше уходит дорога жизни, тем с большим удивлением двое, идущие рядом, вспоминают начало пути. (2)Огни прошлого исчезают где-то за поворотом... (3)Чтобы события на расстоянии казались все теми же, теми же должны остаться и чувства. (4)А у нас-то с Надюшей где был тот роковой поворот? (5)Сейчас, когда несчастье заставило оглянуться назад, я его, кажется, разглядел. (6)И если когда-нибудь Надя вернется... 

(7)Мысленно я все время готовлюсь к тому разговору. (8)Это, я думаю, еще не стало болезнью, но стало моей бессонницей, неотступностью. (9)Ночами я веду диалог, в котором участвуем мы оба: Надя и я. (10)Сюжет диалога всегда одинаков: это наша с ней жизнь. (11)Если прошлое вспоминается «в общем и целом», оно, наверное, умерло или просто не имеет цены. (12)Лишь детали воссоздают картину. (13)Подчас неожиданные, когда-то казавшиеся смешными, они с годами обретают значительность. (14)Так сейчас происходит со мной. (15)Но почему все, о чем я теперь вспоминаю, так долго не обнаруживало себя? (16)Я должен восстановить разрозненные детали. (17)Быть может, собравшись вместе, они создадут нечто цельное? 

(18)Мы с Надей работали в конструкторском бюро на одном этаже, но в разных концах коридора. (19)Встречаясь, мы говорили друг другу «здрасьте!», не называя имен, потому что не знали их. (20)Когда же меня вместе с чертежной доской решили переселить в Надину комнату, некоторые из ее коллег запротестовали: «И так уж не протолкнешься!»

(21)— Одним человеком меньше, одним больше... — стал убеждать представитель дирекции. 

(22)— Это смотря какой человек! — сказала Надюша. 

(23)Потом, возникая из-за своей чертежной доски, словно из-за ширмы кукольного театра, я нарочно встречался с Надей глазами и улыбался, чтобы она поверила, что я человек неплохой. (24)С той же целью я пригласил ее однажды на концерт знаменитой певицы. 

(25)— Пойдемте... Я тоже пою! — сказала она. И добавила: — Правда, есть одно затруднение: у меня насморк и кашель. Таких зрителей очень не любят. 

(26)Но именно там, в Большом зале Консерватории, я ее полюбил. (27)В течение двух отделений Надя героически старалась не кашлять и не чихать. (28)А когда знаменитую певицу стали вызывать на «бис», она шепнула: 

(29)— У вас нет платка? Мой абсолютно промок. Вот уж не ожидала от своего маленького носа такой бурной активности! 

(30)Она напоминала ребенка, который в присутствии гостей, повергая родителей в ужас, может поведать обо всех своих намерениях и выдать любые тайны семьи. (31)«Милая детская непосредственность...» — говорят о таких людях. (32)Надина непосредственность никогда не была «милой» — она была удивительной. (33)Покоряющей... (34)Ее синонимом была честность. (35)Я-то ведь не отважился сообщить ей, что сочиняю фантастические рассказы, которые никто не печатает! (36)Тем более что, как я узнал окольным путем, она этот жанр не любила: 

(37)— Столько фантастики в реалистических произведениях!.. 

(38)А когда я сказал Надюше, что мечтаю на ней жениться, она ответила: 

(39)— Только учтите, у меня есть приданое: порок сердца и запрет иметь детей. 

(40)— В вас самой столько детского! — растерянно пошутил я. 

(41)— С годами это может стать неестественным и противным, — ответила Надя. — Представьте себе пожилую даму с розовым бантиком в волосах! 

(42)— Но ведь можно, в конце концов, и без... 

(43)— Нет, нельзя, — перебила она. — Представляете, какая у нас с вами была бы дочь! 

(44)С той поры иметь дочь стало нашим главным желанием. (45)Будущие родители обычно мечтают о сыновьях, а мы ждали дочь. (46)«Ясно... Запретный плод!» — говорили знакомые. (47)Эти восклицания были не только банальными, но и неточными. (48)Надюша, мало сказать, не прислушивалась к запретам врачей — она просто о них забыла. (49)И только глаза, которые из-за припухлости век становились по утрам вроде бы меньше и уже, напоминали о том, что порок сердца все-таки есть. 

(50)— Почти всех женщин беременность украшает. На ком ты женился? — говорила Надюша, разглядывая себя в зеркале по утрам. 

(51)Другие мечтали о сыновьях. (52)А мы ждали Оленьку. (53)И она родилась. (54)«Она не могла поступить иначе, — написала мне Надюша в своей первой записке после того, как нас на земле стало трое. — Меня полгода держали в больнице. Разве она могла обмануть мои и твои ожидания? Спасибо ей!» 

(55)С этой фразы, я думаю, все началось. (56)Эта фраза перекинула мост и в тот страшный день, который разлучил нас с Надюшей. (57)Мост длиною в шестнадцать лет и два месяца...