Светает!.. Ах! как скоро ночь минула!

Вчера просилась спать – отказ.

«Ждем друга». – Нужен глаз да глаз,

Не спи, покудова не скатишься со стула.

Теперь вот только что вздремнула,

Уж день!.. сказать им…

 

 

Господа,

Эй! Софья Павловна, беда:

Зашла беседа ваша за́ночь;

Вы глухи? – Алексей Степаныч!

Сударыня!.. – И страх их не берет!

 

 

Ну, гость неприглашенный,

Быть может, батюшка войдет!

Прошу служить у барышни влюбленной!

 

 

Да расходитесь. Утро. Что-с?

 

 

Который час?

 

 

Всё в доме поднялось.

 

 

Который час?

 

 

Седьмой, осьмой, девятый.

 

 

Неправда.

 

 

Ах! амур проклятый!

И слышат, не хотят понять,

Ну что́ бы ставни им отнять?

Переведу часы, хоть знаю: будет гонка,

Заставлю их играть.

 

 

Ах! барин!

 

 

Барин, да.

 

 

Ведь экая шалунья ты девчонка.

Не мог придумать я, что это за беда!

То флейта слышится, то будто фортопьяно;

Для Софьи слишком было б рано??..

 

 

Нет, сударь, я… лишь невзначай…

 

 

Вот то-то невзначай, за вами примечай;

Так верно с умыслом.

 

 

Ой! зелье, баловница.

 

 

Вы баловник, к лицу ль вам эти лица!

 

 

Скромна, а ничего кроме́

Проказ и ветру на уме.

 

 

Пустите, ветреники сами,

Опомнитесь, вы старики…

 

 

Почти.

 

 

Ну, кто придет, куда мы с вами?

 

 

Кому сюда придти?

Ведь Софья спит?

 

 

Сейчас започивала.

 

 

Сейчас! А ночь?

 

 

Ночь целую читала.

 

 

Вишь, прихоти какие завелись!

 

 

Всё по-французски, вслух, читает запершись.

 

 

Скажи-ка, что глаза ей портить не годится,

И в чтеньи прок-от не велик:

Ей сна нет от французских книг,

А мне от русских больно спится.

 

 

Что встанет, доложусь,

Извольте же идти; разбудите, боюсь.

 

 

Чего будить? Сама часы заводишь,

На весь квартал симфонию гремишь.

 

 

Да полноте-с!

 

 

Помилуй, как кричишь.

С ума ты сходишь?

 

 

Боюсь, чтобы не вышло из того…

 

 

Чего?

 

 

Пора, сударь, вам знать, вы не ребенок;

У девушек сон утренний так тонок;

Чуть дверью скрипнешь, чуть шепнешь:

Всё слышат…

 

 

Всё ты лжешь.

 

 

Эй, Лиза!

 

 

Тс!

 

 

Ушел. Ах! от господ подалей;

У них беды себе на всякий час готовь,

Минуй нас пуще всех печалей

И барский гнев, и барская любовь.

 

 

Что, Лиза, на тебя напало?

Шумишь…

 

 

Конечно, вам расстаться тяжело?

До света запершись, и кажется всё мало?

 

 

Ах, в самом деле рассвело!

 

 

И свет и грусть. Как быстры ночи!

 

 

Тужите, знай, со стороны нет мочи,

Сюда ваш батюшка зашел, я обмерла;

Вертелась перед ним, не помню что врала;

Ну что же стали вы? поклон, сударь, отвесьте.

Подите, сердце не на месте;

Смотрите на часы, взгляните-ка в окно:

Валит народ по улицам давно;

А в доме стук, ходьба, метут и убирают.

 

 

Счастливые часов не наблюдают.

 

 

Не наблюдайте, ваша власть;

А что в ответ за вас, конечно, мне попасть.

 

 

Идите; целый день еще потерпим скуку.

 

 

Бог с вами-с; прочь возьмите руку.

 

 

Что за оказия! Молчалин, ты, брат?

 

 

Я-с.

 

 

Зачем же здесь? и в этот час?

И Софья!.. Здравствуй, Софья, что ты

Так рано поднялась! а? для какой заботы?

И как вас бог не в пору вместе свел?

 

 

Он только что теперь вошел.

 

 

Сейчас с прогулки.

 

 

Друг. Нельзя ли для прогулок

Подальше выбрать закоулок?

А ты, сударыня, чуть из постели прыг,

С мужчиной! с молодым! – Занятье для девицы!

Всю ночь читает небылицы,

И вот плоды от этих книг!

А всё Кузнецкий мост, и вечные французы,

Оттуда моды к нам, и авторы, и музы:

Губители карманов и сердец!

Когда избавит нас творец

От шляпок их! чепцов! и шпилек! и булавок!

И книжных и бисквитных лавок! —

 

 

Позвольте, батюшка, кружится голова;

Я от испуги дух перевожу едва;

Изволили вбежать вы так проворно,

Смешалась я.

 

 

Благодарю покорно,

Я скоро к ним вбежал!

Я помешал! я испужал!

Я, Софья Павловна, расстроен сам, день целый

Нет отдыха, мечусь как словно угорелый.

По должности, по службе хлопотня,

Тот пристает, другой, всем дело до меня!

По ждал ли новых я хлопот? чтоб был обманут…

 

 

Кем, батюшка?

 

 

Вот попрекать мне станут,

Что без толку всегда журю.

Не плачь, я дело говорю:

Уж об твоем ли не радели

Об воспитаньи! с колыбели!

Мать умерла: умел я принанять

В мадам Розье вторую мать.

Старушку-золото в надзор к тебе приставил:

Умна была, нрав тихий, редких правил.

Одно не к чести служит ей:

За лишних в год пятьсот рублей

Сманить себя другими допустила.

Да не в мадаме сила.

Не надобно иного образца,

Когда в глазах пример отца.

Смотри ты на меня: не хвастаю сложеньем,

Однако бодр и свеж, и дожил до седин,

Свободен, вдов, себе я господин…

Монашеским известен поведеньем!..

 

 

Осмелюсь я, сударь…

 

 

Молчать!

Ужасный век! Не знаешь, что начать!

Все умудрились не по ле́там,

А пуще дочери, да сами добряки.

Дались нам эти языки!

Берем же побродяг, и в дом и по билетам,

Чтоб наших дочерей всему учить, всему —

И танцам! и пенью́! и нежностям! и вздохам!

Как будто в жены их готовим скоморохам.

Ты, посетитель, что? ты здесь, сударь, к чему?

Безродного пригрел и ввел в мое семейство,

Дал чин асессора и взял в секретари;

В Москву переведен через мое содейство;

И будь не я, коптел бы ты в Твери.

 

 

Я гнева вашего никак не растолкую.

Он в доме здесь живет, великая напасть!

Шел в комнату, попал в другую.

 

 

Попал или хотел попасть?

Да вместе вы зачем? Нельзя, чтобы случайно.

 

 

Вот в чем, однако, случай весь:

Как давече вы с Лизой были здесь,

Перепугал меня ваш голос чрезвычайно,

И бросилась сюда я со всех ног.

 

 

Пожалуй, на меня всю суматоху сложит.

Не в пору голос мой наделал им тревог!

 

 

По смутном сне безделица тревожит;

 

 

Что за история?

 

 

Вам рассказать?

 

 

Ну да.

 

 

Позвольте… видите ль… сначала

Цветистый луг; и я искала

Траву

Какую-то, не вспомню наяву.

Вдруг милый человек, один из тех, кого мы

Увидим – будто век знакомы,

Явился тут со мной; и вкрадчив, и умен,

Но робок… Знаете, кто в бедности рожден…

 

 

Ах! матушка, не довершай удара!

Кто беден, тот тебе не пара.

 

 

Потом пропало всё: луга и небеса. —

Мы в темной комнате. Для довершенья чуда

Раскрылся пол – и вы оттуда,

Бледны, как смерть, и дыбом волоса!

Тут с громом распахнули двери

Какие-то не люди и не звери,

Нас врознь – и мучили сидевшего со мной.

Он будто мне дороже всех сокровищ,

Хочу к нему – вы тащите с собой:

Нас провожают стон, рев, хохот, свист чудовищ!

Он вслед кричит!.. —

Проснулась. – Кто-то говорит. —

Ваш голос был; что́, думаю, так рано?

Бегу сюда – и вас обоих нахожу.

 

 

Да, дурен сон; как погляжу,

Тут всё есть, коли нет обмана:

И черти и любовь, и страхи и цветы.

Ну, сударь мой, а ты?

 

 

Я слышал голос ваш.

 

 

Забавно.

Дался им голос мой, и как себе исправно

Всем слышится, и всех сзывает до зари!

На голос мой спешил, за чем же? – говори.

 

 

С бумагами-с.

 

 

Да! их недоставало.

Помилуйте, что это вдруг припало

Усердье к письменным делам!

 

 

Ну, Сонюшка, тебе покой я дам:

Бывают странны сны, а наяву страннее;

Искала ты себе травы,

На друга набрела скорее;

Повыкинь вздор из головы;

Где чудеса, там мало складу. —

Поди-ка, ляг, усни опять.

 

 

Идем бумаги разбирать.

 

 

Я только нес их для докладу,

Что в ход нельзя пустить без справок, без иных,

Противуречья есть, и многое не дельно.

 

 

Боюсь, сударь, я одного смертельно,

Чтоб множество не накоплялось их;

Дай волю вам, оно бы и засело;

А у меня, что дело, что не дело,

Обычай мой такой:

Подписано, так с плеч долой.

 

 

Ну вот у праздника! ну вот вам и потеха!

Однако нет, теперь уж не до смеха;

В глазах темно, и замерла душа;

Грех не беда, молва не хороша.

 

 

Что́ мне молва? Кто хочет, так и судит,

Да батюшка задуматься принудит:

Брюзглив, неугомонен, скор,

Таков всегда, а с этих пор…

Ты можешь посудить…

 

 

Сужу-с не по рассказам;

Запрет он вас; – добро еще со мной;

А то, помилуй бог, как разом

Меня, Молчалина и всех с двора долой.

 

 

Подумаешь, как счастье своенравно!

Бывает хуже, с рук сойдет;

Когда ж печальное ничто на ум не йдет,

Забылись музыкой, и время шло так плавно;

Судьба нас будто берегла;

Ни беспокойства, ни сомненья…

А горе ждет из-за угла.

 

 

Вот то-то-с, моего вы глупого сужденья

Не жалуете никогда:

Ан вот беда.

На что вам лучшего пророка?

Твердила я: в любви не будет в этой прока

Ни во́ веки веков.

Как все московские, ваш батюшка таков:

Желал бы зятя он с звездами, да с чинами,

А при звездах не все богаты, между нами;

Ну разумеется, к тому б

И деньги, чтоб пожить, чтоб мог давать он ба́лы;

Вот, например, полковник Скалозуб:

И золотой мешок, и метит в генералы.

 

 

Куда как мил! и весело мне страх

Выслушивать о фрунте и рядах;

Он слова умного не выговорил сроду, —

Мне всё равно, что за него, что в воду.

 

 

Да-с, так сказать, речист, а больно не хитер;

Но будь военный, будь он статский,

Кто так чувствителен, и весел, и остер,

Как Александр Андреич Чацкий!

Не для того, чтоб вас смутить;

Давно прошло, не воротить,

А помнится…

 

 

Что помнится? Он славно

Пересмеять умеет всех;

Болтает, шутит, мне забавно;

Делить со всяким можно смех.

 

 

И только? будто бы? – Слезами обливался,

Я помню, бедный он, как с вами расставался. —

Что, сударь, плачете? живите-ка смеясь…

А он в ответ: «Недаром, Лиза, плачу,

Кому известно, что́ найду я воротясь?

И сколько, может быть, утрачу!» —

Бедняжка будто знал, что года через три…

 

 

Послушай, вольности ты лишней не бери.

Я очень ветрено, быть может, поступила,

И знаю, и винюсь; но где же изменила?

Кому? чтоб укорять неверностью могли.

Да, с Чацким, правда, мы воспитаны, росли;

Привычка вместе быть день каждый неразлучно

Связала детскою нас дружбой; но потом

Он съехал, уж у нас ему казалось скучно,

И редко посещал наш дом;

Потом опять прикинулся влюбленным,

Взыскательным и огорченным!!..

Остер, умен, красноречив,

В друзьях особенно счастлив.

Вот об себе задумал он высоко —

Охота странствовать напала на него.

Ах! если любит кто кого,

Зачем ума искать и ездить так далёко?

 

 

Где носится? в каких краях?

Лечился, говорят, на кислых он водах,

Не от болезни, чай, от скуки, – повольнее.

 

 

И, верно, счастлив там, где люди посмешнее.

Кого люблю я, не таков:

Молчалин за других себя забыть готов,

Враг дерзости, – всегда застенчиво, несмело

Ночь целую с кем можно так провесть!

Сидим, а на дворе давно уж побелело,

Как думаешь? чем заняты?

 

 

Бог весть,

Сударыня, мое ли это дело?

 

 

Возьмет он руку, к сердцу жмет,

Из глубины души вздохнет,

Ни слова вольного, и так вся ночь проходит,

Рука с рукой, и глаз с меня не сводит. —

Смеешься! можно ли! чем повод подала

Тебе я к хохоту такому!

 

 

Мне-с?.. ваша тетушка на ум теперь пришла,

Как молодой француз сбежал у ней из дому.

Голубушка! хотела схоронить

Свою досаду, не сумела:

Забыла волосы чернить

И через три дни поседела.

 

 

Вот так же обо мне потом заговорят.

 

 

Простите, право, как бог свят,

Хотела я, чтоб этот смех дурацкий

Вас несколько развеселить помог.

 

 

К вам Александр Андреич Чацкий.

 

 

Чуть свет – уж на ногах! и я у ваших ног.

 

 

Ну поцелуйте же, не ждали? говорите!

Что ж, ради? Нет? В лицо мне посмотрите.

Удивлены? и только? вот прием!

Как будто не прошло недели;

Как будто бы вчера вдвоем

Мы мочи нет друг другу надоели;

Ни на́волос любви! куда как хороши!

И между тем, не вспомнюсь, без души,

Я сорок пять часов, глаз мигом не прищуря,

Верст больше седьмисот пронесся, – ветер, буря;

И растерялся весь, и падал сколько раз —

И вот за подвиги награда!

 

 

Ах! Чацкий, я вам очень рада.

 

 

Вы ради? в добрый час.

Однако искренно кто ж радуется эдак?

Мне кажется, так напоследок,

Людей и лошадей знобя,

Я только тешил сам себя.

 

 

Вот, сударь, если бы вы были за дверями,

Ей-богу, нет пяти минут,

Как поминали вас мы тут.

Сударыня, скажите сами.

 

 

Всегда, не только что теперь. —

Не можете мне сделать вы упрека.

Кто промелькнет, отворит дверь,

Проездом, случаем, из чужа, из далёка —

С вопросом я, хоть будь моряк:

Не повстречал ли где в почтовой вас карете?

 

 

Положимте, что так.

Блажен, кто верует, тепло ему на свете! —

Ах! боже мой! ужли я здесь опять,

В Москве! у вас! да как же вас узнать!

Где время то? где возраст тот невинный,

Когда, бывало, в вечер длинный

Мы с вами явимся, исчезнем тут и там,

Играем и шумим по стульям и столам.

А тут ваш батюшка с мадамой, за пикетом;

Мы в темном уголке, и кажется, что в этом!

Вы помните? вздрогнём, что скрипнет столик,

дверь…

 

 

Ребячество!

 

 

Да-с, а теперь,

В седьмнадцать лет вы расцвели прелестно,

Неподражаемо, и это вам известно,

И потому скромны, не смотрите на свет.

Не влюблены ли вы? прошу мне дать ответ,

Без думы, полноте смущаться.

 

 

Да хоть кого смутят

Вопросы быстрые и любопытный взгляд…

 

 

Помилуйте, не вам, чему же удивляться?

Что нового покажет мне Москва?

Вчера был бал, а завтра будет два.

Тот сватался – успел, а тот дал промах.

Всё тот же толк, и те ж стихи в альбомах.

 

 

Гоненье на Москву. Что значит видеть свет!

Где ж лучше?

 

 

Где нас нет.

Ну что ваш батюшка? всё А́нглийского клоба

Старинный, верный член до гроба?

Ваш дядюшка отпрыгал ли свой век?

А этот, как его, он турок или грек?

Тот черномазенький, на ножках журавлиных,

Не знаю, как его зовут,

Куда ни сунься: тут, как тут,

В столовых и в гостиных.

А трое из бульварных лиц,

Которые с полвека молодятся?

Родных мильон у них, и с помощью сестриц

Со всей Европой породнятся.

А наше солнышко? наш клад?

На лбу написано: Театр и Маскерад;

Дом зеленью раскрашен в виде рощи,

Сам толст, его артисты тощи.

На бале, помните, открыли мы вдвоем

За ширмами, в одной из комнат посекретней,

Был спрятан человек и щелкал соловьем,

Певец зимой погоды летней.

А тот чахоточный, родня вам, книгам враг,

В ученый комитет который поселился

И с криком требовал присяг,

Чтоб грамоте никто не знал и не учился?

Опять увидеть их мне суждено судьбой!

Жить с ними надоест, и в ком не сыщешь пятен?

Когда ж постранствуешь, воротишься домой,

И дым Отечества нам сладок и приятен!

 

 

Вот вас бы с тетушкою свесть,

Чтоб всех знакомых перечесть.

 

 

А тетушка? всё девушкой, Минервой?

Всё фрейлиной Екатерины Первой?

Воспитанниц и мосек полон дом?

Ах! к воспитанью перейдем.

Что нынче, так же, как издревле,

Хлопочут набирать учителей полки,

Числом поболее, ценою подешевле?

Не то чтобы в науке далеки;

В России, под великим штрафом,

Нам каждого признать велят

Историком и геогра́фом!

Наш ментор, помните колпак его, халат,

Перст указательный, все признаки ученья

Как наши робкие тревожили умы,

Как с ранних пор привыкли верить мы,

Что нам без немцев нет спасенья! —

А Гильоме, француз, подбитый ветерком?

Он не женат еще?

 

 

На ком?

 

 

Хоть на какой-нибудь княгине

Пульхерии Андревне, например?

 

 

Танцмейстер! можно ли!

 

 

Что ж, он и кавалер.

От нас потребуют с именьем быть и в чине,

А Гильоме!.. – Здесь нынче тон каков

На съездах, на больших, по праздникам приходским?

Господствует еще смешенье языков:

Французского с нижегородским?

 

 

Смесь языков?

 

 

Да, двух, без этого нельзя ж.

 

 

Но мудрено из них один скроить, как ваш.

 

 

По крайней мере не надутый.

Вот новости! – я пользуюсь минутой,

Свиданьем с вами оживлен,

И говорлив; а разве нет времен,

Что я Молчалина глупее? Где он, кстати?

Еще ли не сломил безмолвия печати?

Бывало, песенок где новеньких тетрадь

Увидит, пристает: пожалуйте списать.

А впрочем, он дойдет до степеней известных,

Ведь нынче любят бессловесных.

 

 

Не человек, змея!

 

 

Хочу у вас спросить:

Случалось ли, чтоб вы, смеясь? или в печали?

Ошибкою? добро о ком-нибудь сказали?

Хоть не теперь, а в детстве, может быть.

 

 

Когда всё мягко так? и нежно, и незрело?

На что же так давно? вот доброе вам дело:

Звонками только что гремя

И день и ночь по снеговой пустыне,

Спешу к вам, голову сломя.

И как вас нахожу? в каком-то строгом чине!

Вот полчаса холодности терплю!

Лицо святейшей богомолки!.. —

И всё-таки я вас без памяти люблю. —

 

 

Послушайте, ужли слова мои все колки?

И клонятся к чьему-нибудь вреду?

Но если так: ум с сердцем не в ладу.

Я в чудаках иному чуду

Раз посмеюсь, потом забуду.

Велите ж мне в огонь: пойду как на обед.

 

 

Да, хорошо – сгорите, если ж нет?

 

 

Вот и другой.

 

 

Ах, батюшка, сон в руку.

 

 

Проклятый сон.

 

 

Ну выкинул ты штуку!

Три года не писал двух слов!

И грянул вдруг как с облаков.

 

 

Здорово, друг, здорово, брат, здорово.

Рассказывай, чай, у тебя готово

Собранье важное вестей?

Садись-ка, объяви скорей.

 

 

Как Софья Павловна у вас похорошела!

 

 

Вам, людям молодым, другого нету дела,

Как замечать девичьи красоты́:

Сказала что-то вскользь, а ты,

Я, чай, надеждами занесся, заколдован.

 

 

Ах! нет, надеждами я мало избалован.

 

 

«Сон в руку» – мне она изволила шепнуть,

Вот ты задумал…

 

 

Я? – Ничуть.

 

 

О ком ей снилось? что такое?

 

 

Я не отгадчик снов.

 

 

Не верь ей, всё пустое.

 

 

Я верю собственным глазам;

Век не встречал, подписку дам,

Что б было ей хоть несколько подобно!

 

 

Он всё свое. Да расскажи подробно,

Где был? Скитался столько лет!

Откудова теперь?

 

 

Теперь мне до того ли!

Хотел объехать целый свет

И не объехал сотой доли.

 

 

Простите; я спешил скорее видеть вас,

Не заезжал домой. Прощайте! Через час

Явлюсь, подробности малейшей не забуду;

Вам первым, вы потом рассказывайте всюду.

 

 

Как хороша!

 

 

Который же из двух?

«Ах! батюшка, сон в руку!»

И говорит мне это вслух!

Ну, виноват! Какого ж дал я крюку!

Молчалин давеча в сомненье ввел меня.

Теперь… да в полмя из огня:

Тот нищий, этот франт-приятель;

Отъявлен мотом, сорванцом;

Что за комиссия, создатель,

Быть взрослой дочери отцом! —

 

 

Петрушка, вечно ты с обновкой,

С разодранным локтем. Достань-ка календарь;

Читай не так, как пономарь;

А с чувством, с толком, с расстановкой.

Постой же. – На листе черкни на записном,

Противу будущей недели:

К Прасковье Федоровне в дом

Во вторник зван я на форели.

Куда как чуден создан свет!

Пофилософствуй – ум вскружится;

То бережешься, то обед:

Ешь три часа, а в три дни не сварится!

Отметь-ка, в тот же день… Нет, нет.

В четверг я зван на погребенье.

Ох, род людской! пришло в забвенье,

Что всякий сам туда же должен лезть,

В тот ларчик, где ни стать, ни сесть.

Но память по себе намерен кто оставить

Житьем похвальным, вот пример:

Покойник был почтенный камергер,

С ключом, и сыну ключ умел доставить;

Богат, и на богатой был женат;

Переженил детей, внучат;

Скончался; все о нем прискорбно поминают,

Кузьма Петрович! Мир ему! —

Что за тузы в Москве живут и умирают! —

Пиши: в четверг, одно уж к одному,

А может, в пятницу, а может, и в субботу,

Я должен у вдовы, у докторши, крестить.

Она не родила, но по расчету

По моему: должна родить.

 

 

А! Александр Андреич, просим,

Садитесь-ка.

 

 

Вы заняты?

 

 

Поди.

 

 

Да, разные дела на память в книгу вносим,

Забудется того гляди.

 

 

Вы что-то не весёлы стали;

Скажите, отчего? Приезд не в пору мой?

Уж Софье Павловне какой

Не приключилось ли печали?

У вас в лице, в движеньях суета.

 

 

Ах! батюшка, нашел загадку,

Не весел я!.. В мои лета

Не можно же пускаться мне вприсядку!

 

 

Никто не приглашает вас;

Я только что спросил два слова

Об Софье Павловне, быть может, нездорова?

 

 

Тьфу, господи прости! Пять тысяч раз

Твердит одно и то же!

То Софьи Павловны на свете нет пригоже,

То Софья Павловна больна.

Скажи, тебе понравилась она?

Обрыскал свет; не хочешь ли жениться?

 

 

А вам на что?

 

 

Меня не худо бы спроситься,

Ведь я ей несколько сродни;

По крайней мере искони

Отцом недаром называли.

 

 

Пусть я посватаюсь, вы что бы мне сказали?

 

 

Сказал бы я: во-первых, не блажи,

Именьем, брат, не управляй оплошно,

А, главное, поди-тка послужи.

 

 

Служить бы рад, прислуживаться тошно.

 

 

Вот то-то, все вы гордецы!

Спросили бы, как делали отцы?

Учились бы, на старших глядя:

Мы, например, или покойник дядя,

Максим Петрович: он не то на серебре,

На золоте едал; сто человек к услугам;

Весь в орденах; езжал-то вечно цугом;

Век при дворе, да при каком дворе!

Тогда не то, что ныне,

При государыне служил Екатерине.

А в те поры все важны! в сорок пуд…

Раскланяйся – тупеем не кивнут.

Вельможа в случае – тем паче:

Не как другой, и пил и ел иначе.

А дядя! что твой князь? что граф?

Сурьезный взгляд, надменный нрав.

Когда же надо подслужиться,

И он сгибался вперегиб:

На ку́ртаге ему случилось обступиться;

Упал, да так, что чуть затылка не пришиб;

Старик заохал, голос хрипкой;

Был высочайшею пожалован улыбкой;

Изволили смеяться; как же он?

Привстал, оправился, хотел отдать поклон,

Упал вдруго́рядь – уж нарочно,

А хохот пуще, он и в третий так же точно.

А? как по-вашему? по-нашему – смышлен.

Упал он больно, встал здорово.

Зато, бывало, в вист кто чаще приглашен?

Кто слышит при дворе приветливое слово?

Максим Петрович! Кто пред всеми знал почет?

Максим Петрович! Шутка!

В чины выводит кто и пенсии дает?

Максим Петрович! Да! Вы, нынешние, – ну-ка!

 

 

И точно, начал свет глупеть,

Сказать вы можете вздохнувши;

Как посравнить, да посмотреть

Век нынешний и век минувший:

Свежо предание, а верится с трудом;

Как тот и славился, чья чаще гнулась шея;

Как не в войне, а в мире брали лбом,

Стучали об пол не жалея!

Кому нужда: тем спесь, лежи они в пыли,

А тем, кто выше, лесть как кружево плели.

Прямой был век покорности и страха,

Всё под личиною усердия к царю.

Я не об дядюшке об вашем говорю;

Его не возмутим мы праха:

Но между тем кого охота заберет,

Хоть в раболепстве самом пылком,

Теперь, чтобы смешить народ,

Отважно жертвовать затылком?

А сверстничек, а старичок

Иной, глядя на тот скачок

И разрушаясь в ветхой коже,

Чай, приговаривал: – Ах! если бы мне тоже!

Хоть есть охотники поподличать везде,

Да нынче смех страшит, и держит стыд в узде;

Недаром жалуют их скупо государи.

 

 

Ах! боже мой! он карбонари!

 

 

Нет, нынче свет уж не таков.

 

 

Опасный человек!

 

 

Вольнее всякий дышит

И не торопится вписаться в полк шутов.

 

 

Что говорит! и говорит, как пишет!

 

 

У покровителей зевать на потолок,

Явиться помолчать, пошаркать, пообедать,

Подставить стул, поднять платок.

 

 

Он вольность хочет проповедать!

 

 

Кто путешествует, в деревне кто живет…

 

 

Да он властей не признает!

 

 

Кто служит делу, а не лицам…

 

 

Строжайше б запретил я этим господам

На выстрел подъезжать к столицам.

 

 

Я наконец вам отдых дам…

 

 

Терпенья, мочи нет, досадно.

 

 

Ваш век бранил я беспощадно,

Предоставляю вам во власть:

Откиньте часть,

Хоть нашим временам в придачу;

Уж так и быть, я не поплачу.

 

 

И знать вас не хочу, разврата не терплю.

 

 

Я досказал.

 

 

Добро, заткнул я уши.

 

 

На что ж? я их не оскорблю.

 

 

Вот рыскают по свету, бьют баклуши,

Воротятся, от них порядка жди.

 

 

Я перестал…

 

 

Пожалуй, пощади.

 

 

Длить споры не мое желанье.

 

 

Хоть душу отпусти на покаянье!

 

 

Полковник Скалозуб.

 

 

Тебя уж упекут

Под суд, как пить дадут.

 

 

Пожаловал к вам кто-то на́ дом.

 

 

Не слушаю, под суд!

 

 

К вам человек с докладом.

 

 

Не слушаю, под суд! под суд!

 

 

Да обернитесь, вас зовут.

 

 

А? бунт? ну так и жду содома.

 

 

Полковник Скалозуб. Прикажете принять?

 

 

Ослы! сто раз вам повторять?

Принять его, позвать, просить, сказать, что дома,

Что очень рад. Пошел же, торопись.

 

 

Пожало-ста, сударь, при нем остерегись:

Известный человек, солидный,

И знаков тьму отличья нахватал;

Не по летам и чин завидный,

Не нынче завтра генерал.

Пожало-ста при нем веди себя скромненько…

Эх! Александр Андреич, дурно, брат!

Ко мне он жалует частенько;

Я всякому, ты знаешь, рад;

В Москве прибавят вечно втрое:

Вот будто женится на Сонюшке. Пустое!

Он, может быть, и рад бы был душой,

Да надобности сам не вижу я большой

Дочь выдавать ни завтра, ни сегодня;

Ведь Софья молода. А впрочем, власть господня.

Пожало-ста при нем не спорь ты вкривь и вкось

И завиральные идеи эти брось.

Однако нет его! какую бы причину…

А! знать, ко мне пошел в другую половину.

 

 

Как суетится! что за прыть!

А Софья? – Нет ли впрямь тут жениха какого?

С которых пор меня дичатся как чужого!

Как здесь бы ей не быть!!..

Кто этот Скалозуб? отец им сильно бредит,

А может быть не только, что отец…

Ах! тот скажи любви конец,

Кто на три года вдаль уедет.

 

 

Сергей Сергеич, к нам сюда-с.

Прошу покорно, здесь теплее;

Прозябли вы, согреем вас;

Отдушничек отве́рнем поскорее.

 

 

Зачем же лазить, например,

Самим!.. Мне совестно, как честный офицер.

 

 

Неужто для друзей не делать мне ни шагу,

Сергей Сергеич, дорогой!

Кладите шляпу, сденьте шпагу;

Вот вам софа, раскиньтесь на покой.

 

 

Куда прикажете, лишь только бы усесться.

 

 

Ах! батюшка, сказать, чтоб не забыть:

Позвольте нам своими счесться,

Хоть дальними, – наследства не делить;

Не знали вы, а я подавно, —

Спасибо научил двоюродный ваш брат, —

Как вам доводится Настасья Николавна?

 

 

Не знаю-с, виноват;

Мы с нею вместе не служили,

 

 

Сергей Сергеич, это вы ли!

Нет! я перед родней, где встретится, ползком;

Сыщу ее на дне морском.

При мне служа́щие чужие очень редки;

Всё больше сестрины, свояченицы детки;

Один Молчалин мне не свой,

И то затем, что деловой.

Как станешь представлять к крестишку ли,

к местечку,

Ну как не порадеть родному человечку!..

Однако братец ваш мне друг и говорил,

Что вами выгод тьму по службе получил.

 

 

В тринадцатом году мы отличались с братом

В тридцатом егерском, а после в сорок пятом.

 

 

Да, счастье, у кого есть эдакий сынок!

Имеет, кажется, в петличке орденок?

 

 

За третье августа; засели мы в траншею:

Ему дан с бантом, мне на шею.

 

 

Любезный человек, и посмотреть – так хват,

Прекрасный человек двоюродный ваш брат.

 

 

Но крепко набрался каких-то новых правил.

Чин следовал ему: он службу вдруг оставил,

В деревне книги стал читать.

 

 

Вот молодость!.. – читать!.. а после хвать!..

Вы повели себя исправно,

Давно полковники, а служите недавно.

 

 

Довольно счастлив я в товарищах моих,

Вакансии как раз открыты;

То старших выключат иных,

Другие, смотришь, перебиты.

 

 

Да, чем кого господь поищет, вознесет!

 

 

Бывает, моего счастливее везет.

У нас в пятнадцатой дивизии, не дале,

Об нашем хоть сказать бригадном генерале.

 

 

Помилуйте, а вам чего недостает?

 

 

Не жалуюсь, не обходили,

Однако за полком два года поводили.

 

 

В погонь ли за полком?

Зато, конечно, в чем другом

За вами далеко тянуться.

 

 

Нет-с, ста́рее меня по корпусу найдутся,

Я с восемьсот девятого служу;

Да, чтоб чины добыть, есть многие каналы;

Об них как истинный философ я сужу:

Мне только бы досталось в генералы.

 

 

И славно судите, дай бог здоровье вам

И генеральский чин; а там

Зачем откладывать бы дальше

Речь завести об генеральше?

 

 

Жениться? Я ничуть не прочь.

 

 

Что ж? у кого сестра, племянница есть, дочь;

В Москве ведь нет невестам перевода;

Чего? плодятся год от года;

А, батюшка, признайтесь, что едва

Где сыщется столица, как Москва.

 

 

Дистанции огромного размера.

 

 

Вкус, батюшка, отменная манера;

На всё свои законы есть:

Вот, например, у нас уж исстари ведется,

Что по отцу и сыну честь;

Будь плохенький, да если наберется

Душ тысячки две родовых, —

Тот и жених.

Другой хоть прытче будь, надутый всяким

чванством,

Пускай себе разумником слыви,

А в се́мью не включат. На нас не подиви.

Ведь только здесь еще и дорожат дворянством.

Да это ли одно? возьмите вы хлеб-соль:

Кто хочет к нам пожаловать, – изволь;

Дверь отперта для званых и незваных,

Особенно из иностранных;

Хоть честный человек, хоть нет,

Для нас равнёхонько, про всех готов обед.

Возьмите вы от головы до пяток,

На всех московских есть особый отпечаток.

 

 

Извольте посмотреть на нашу молодежь,

На юношей – сынков и вну́чат,

Журим мы их, а, если разберешь, —

В пятнадцать лет учителей научат!

А наши старички?? – Как их возьмет задор,

Засудят об делах, что слово – приговор, —

Ведь столбовые всё, в ус никого не дуют;

И об правительстве иной раз так толкуют,

Что если б кто подслушал их… беда!

Не то чтоб новизны вводили, – никогда,

Спаси нас боже! Нет. А придерутся

К тому, к сему, а чаще ни к чему,

Поспорят, пошумят и… разойдутся.

Прямые канцлеры в отставке – по уму!

Я вам скажу, знать, время не приспело,

Но что без них не обойдется дело. —

А дамы? – сунься кто, попробуй, овладей;

Судьи́ всему, везде, над ними нет судей;

За картами когда восстанут общим бунтом,

Дай бог терпение, – ведь сам я был женат.

Скомандовать велите перед фрунтом!

Присутствовать пошлите их в Сенат!

Ирина Власьевна! Лукерья Алексевна!

Татьяна Юрьевна! Пульхерия Андревна!

А дочек кто видал, – всяк голову повесь…

Его величество король был прусский здесь,

Дивился не путем московским он девицам,

Их благонравью, а не лицам;

И точно, можно ли воспитаннее быть!

Умеют же себя принарядить

Тафтицей, бархатцем и дымкой,

Словечка в простоте не скажут, всё с ужимкой;

Французские романсы вам поют

И верхние выводят нотки,

К военным людям так и льнут,

А потому, что патриотки.

Решительно скажу: едва

Другая сыщется столица как Москва.

 

 

По моему сужденью,

Пожар способствовал ей много к украшенью.

 

 

Не поминайте нам, уж мало ли крехтят!

С тех пор дороги, тротуары,

Дома и всё на новый лад.

 

 

Дома новы́, но предрассудки стары.

Порадуйтесь, не истребят

Ни годы их, ни моды, ни пожары.

 

 

Эй, завяжи на память узелок;

Просил я помолчать, не велика услуга.

 

 

Позвольте, батюшка. Вот-с – Чацкого, мне друга,

Андрея Ильича покойного сынок:

Не служит, то есть в том он пользы не находит,

Но захоти – так был бы деловой.

Жаль, очень жаль, он малый с головой

И славно пишет, переводит.

Нельзя не пожалеть, что с эдаким умом…

 

 

Нельзя ли пожалеть об ком-нибудь другом?

И похвалы мне ваши досаждают.

 

 

Не я один, все так же осуждают.

 

 

А судьи кто? – За древностию лет

К свободной жизни их вражда непримирима,

Сужденья черпают из забыты́х газет

Времен Очаковских и покоренья Крыма;

Всегда готовые к журьбе,

Поют всё песнь одну и ту же,

Не замечая об себе:

Что старее, то хуже.

Где, укажите нам, отечества отцы,

Которых мы должны принять за образцы?

Не эти ли, грабительством богаты?

Защиту от суда в друзьях нашли, в родстве,

Великолепные соорудя палаты,

Где разливаются в пирах и мотовстве

И где не воскресят клиенты-иностранцы

Прошедшего житья подлейшие черты.

Да и кому в Москве не зажимали рты

Обеды, ужины и танцы?

Не тот ли вы, к кому меня еще с пелён,

Для замыслов каких-то непонятных,

Дитёй возили на поклон?

Тот Нестор негодяев знатных,

Толпою окруженный слуг;

Усердствуя, они в часы вина и драки

И честь и жизнь его не раз спасали: вдруг

На них он выменил борзые три собаки!!!

Или вон тот еще, который для затей

На крепостной балет согнал на многих фурах

От матерей, отцов отторженных детей?!

Сам погружен умом в Зефирах и в Амурах,

Заставил всю Москву дивиться их красе!

Но должников не согласил к отсрочке:

Амуры и Зефиры все

Распроданы поодиночке!!!

Вот те, которые дожи́ли до седин!

Вот уважать кого должны мы на безлюдьи!

Вот наши строгие ценители и судьи!

Теперь пускай из нас один,

Из молодых людей, найдется – враг исканий,

Не требуя ни мест, ни повышенья в чин,

В науки он вперит ум, алчущий познаний;

Или в душе его сам бог возбудит жар

К искусствам творческим, высоким

и прекрасным, —

Они тотчас: разбой! пожар!

И прослывет у них мечтателем! опасным!! —

Мундир! один мундир! он в прежнем их быту

Когда-то укрывал, расшитый и красивый,

Их слабодушие, рассудка нищету;

И нам за ними в путь счастливый!

И в женах, дочерях – к мундиру та же страсть!

Я сам к нему давно ль от нежности отрекся?!

Теперь уж в это мне ребячество не впасть;

Но кто б тогда за всеми не повлекся?

Когда из гвардии, иные от двора

Сюда на время приезжали, —

Кричали женщины: ура!

И в воздух чепчики бросали!

 

 

Уж втянет он меня в беду.

 

 

Сергей Сергеич, я пойду

И буду ждать вас в кабинете.

 

 

Мне нравится, при этой смете

Искусно как коснулись вы

Предубеждения Москвы

К любимцам, к гвардии, к гвардейским,

к гвардионцам;

Их золоту, шитью дивятся будто солнцам!

А в Первой армии когда отстали? в чем?

Всё так прилажено, и тальи все так узки,

И офицеров вам начтём,

Что даже говорят, иные, по-французски.

 

 

Ах! боже мой! упал, убился!

 

 

Кто?

Кто это?

 

 

С кем беда?

 

 

Она мертва со страху!

 

 

Да кто? откудова?

 

 

Ушибся обо что?

 

 

Уж не старик ли наш дал маху?

 

 

Кому назначено-с, не миновать судьбы:

Молчалин на́ лошадь садился, ногу в стремя,

А лошадь на дыбы,

Он об землю и прямо в темя.

 

 

Поводья затянул. Ну, жалкий же ездок.

Взглянуть, как треснулся он – грудью или в бок?

 

 

Помочь ей чем? Скажи скорее.

 

 

Там в комнате вода стоит.

 

 

Стакан налейте.

 

 

Уж налит.

Шнуровку отпусти вольнее,

Виски ей уксусом потри,

Опрыскивай водой. – Смотри:

Свободнее дыханье стало.

Повеять чем?

 

 

Вот опахало.

 

 

Гляди в окно:

Молчалин на ногах давно!

Безделица ее тревожит.

 

 

Да-с, барышнин несчастен нрав:

Со стороны смотреть не может,

Как люди падают стремглав.

 

 

Опрыскивай еще водою.

Вот так. Еще. Еще.

 

 

Кто здесь со мною?

Я точно как во сне.

 

 

Где он? что с ним? Скажите мне.

 

 

Пускай себе сломил бы шею,

Вас чуть было не уморил.

 

 

Убийственны холодностью своею!

Смотреть на вас, вас слушать нету сил.

 

 

Прикажете мне за него терзаться?

 

 

Туда бежать, там быть, помочь ему стараться.

 

 

Чтоб оставались вы без помощи одне?

 

 

На что вы мне?

Да, правда, не свои беды́ – для вас забавы,

Отец родной убейся – всё равно.

 

 

Пойдем туда, бежим.

 

 

Опомнитесь! куда вы?

Он жив, здоров, смотрите здесь в окно.

 

 

Смятенье! обморок! поспешность! гнев! испуга!

Так можно только ощущать,

Когда лишаешься единственного друга.

 

 

Сюда идут. Руки не может он поднять.

 

 

Желал бы с ним убиться…

 

 

Для компаньи?

 

 

Нет, оставайтесь при желаньи.

 

 

Воскрес и невредим, рука

Ушибена слегка,

И впрочем, всё фальшивая тревога.

 

 

Я вас перепугал, простите ради бога.

 

 

Ну! я не знал, что будет из того

Вам ирритация. Опро́метью вбежали. —

Мы вздрогнули! – Вы в обморок упали,

И что ж? – весь страх из ничего.

 

 

Ах! очень вижу: из пустого,

А вся еще теперь дрожу.

 

 

С Молчалиным ни слова!

 

 

Однако о себе скажу,

Что не труслива. Так, бывает,

Карета свалится, – подымут: я опять

Готова сызнова скакать;

Но всё малейшее в других меня пугает,

Хоть нет великого несчастья от того,

Хоть незнакомый мне, – до этого нет дела.

 

 

Прощенья просит у него,

Что раз о ком-то пожалела!

 

 

Позвольте, расскажу вам весть:

Княгиня Ласова какая-то здесь есть,

Наездница, вдова, но нет примеров,

Чтоб ездило с ней много кавалеров.

На днях расшиблась в пух, —

Жоке́ не поддержал, считал он, видно, мух. —

И без того она, как слышно, неуклюжа,

Теперь ребра недостает,

Так для поддержки ищет мужа.

 

 

Ах, Александр Андреич, вот —

Яви́тесь вы вполне великодушны:

К несчастью ближнего вы так неравнодушны.

 

 

Да-с, это я сейчас явил

Моим усерднейшим стараньем,

И прысканьем, и оттираньем;

Не знаю для кого, но вас я воскресил.

 

 

Вы вечером к нам будете?

 

 

Как рано?

 

 

Пораньше; съедутся домашние друзья

Потанцовать под фортопияно, —

Мы в трауре, так балу дать нельзя.

 

 

Явлюсь, но к батюшке зайти я обещался,

Откланяюсь.

 

 

Прощайте.

 

 

Ваш слуга.

 

 

Молчалин! как во мне рассудок цел остался!

Ведь знаете, как жизнь мне ваша дорога!

Зачем же ей играть, и так неосторожно?

Скажите, что у вас с рукой?

Не дать ли капель вам? не нужен ли покой?

Пошлемте к доктору, пренебрегать не должно.

 

 

Платком перевязал, не больно мне с тех пор.

 

 

Ударюсь об заклад, что вздор;

И если б не к лицу, не нужно перевязки;

А то не вздор, что вам не избежать огласки:

На смех, того гляди, подымет Чацкий вас;

И Скалозуб как свой хохол закру́тит,

Расскажет обморок, прибавит сто прикрас;

Шутить и он горазд, ведь нынче кто не шутит!

 

 

А кем из них я дорожу?

Хочу – люблю, хочу – скажу.

Молчалин! будто я себя не принуждала?

Вошли вы, слова не сказала,

При них не смела я дохнуть,

У вас спросить, на вас взглянуть.

 

 

Нет, Софья Павловна, вы слишком откровенны.

 

 

Откуда скрытность почерпнуть!

Готова я была в окошко, к вам прыгну́ть.

Да что мне до кого? до них? до всей вселенны?

Смешно? – пусть шутят их; досадно? – пусть бранят.

 

 

Не повредила бы нам откровенность эта.

 

 

Неужто на дуэль вас вызвать захотят?

 

 

Ах! злые языки страшнее пистолета.

 

 

Сидят они у батюшки теперь,

Вот кабы вы порхнули в дверь

С лицом веселым, беззаботно:

Когда нам скажут, что хотим, —

Куда как верится охотно!

И Александр Андреич, – с ним

О прежних днях, о тех проказах

Поразвернитесь-ка в рассказах:

Улыбочка и пара слов,

И кто влюблен – на всё готов.

 

 

Я вам советовать не смею.

 

 

Хотите вы?.. Пойду любезничать сквозь слез;

Боюсь, что выдержать притворства не сумею.

Зачем сюда бог Чацкого принес!

 

 

Веселое созданье ты! живое!

 

 

Прошу пустить, и без меня вас двое.

 

 

Какое личико твое!

Как я тебя люблю!

 

 

А барышню?

 

 

Ее

По должности, тебя…

 

 

От скуки.

Прошу подальше руки!

 

 

Есть у меня вещицы три:

Есть туалет, прехитрая работа —

Снаружи зеркальцо, и зеркальцо внутри,

Кругом всё прорезь, позолота;

Подушечка, из бисера узор;

И перламутровый прибор —

Игольничек и ножинки, как милы!

Жемчужинки, растертые в белилы!

Помада есть для губ и для других причин,

С духами сткляночки: резе́да и жасмин.

 

 

Вы знаете, что я не льщусь на интересы;

Скажите лучше, почему

Вы с барышней скромны, а с горнишной повесы?

 

 

Сегодня болен я, обвязки не сниму;

Приди в обед, побудь со мною;

Я правду всю тебе открою.

 

 

Была у батюшки, там нету никого.

Сегодня я больна и не пойду обедать,

Скажи Молчалину и позови его,

Чтоб он пришел меня проведать.

 

 

Ну! люди в здешней стороне!

Она к нему, а он ко мне,

А я… одна лишь я любви до смерти трушу. —

А как не полюбить буфетчика Петрушу!

 

 

Дождусь ее и вынужу признанье:

Кто наконец ей мил? Молчалин! Скалозуб!

Молчалин прежде был так глуп!..

Жалчайшее созданье!

Уж разве поумнел?.. А тот —

Хрипун, удавленник, фагот,

Созвездие манёвров и мазурки!

Судьба любви – играть ей в жмурки,

А мне…

 

 

Вы здесь? я очень рад,

Я этого желал.

 

 

И очень невпопад.

 

 

Конечно, не меня искали?

 

 

Я не искала вас.

 

 

Дознаться мне нельзя ли,

Хоть и некстати, ну́жды нет:

Кого вы любите?

 

 

Ах! боже мой! весь свет.

 

 

Кто более вам мил?

 

 

Есть многие, родные.

 

 

Все более меня?

 

 

Иные.

 

 

И я чего хочу, когда всё решено?

Мне в пе́тлю лезть, а ей смешно.

 

 

Хотите ли знать истины два слова?

Малейшая в ком странность чуть видна,

Веселость ваша не скромна,

У вас тотчас уж острота́ готова,

А сами вы…

 

 

Я сам? не правда ли, смешон?

 

 

Да! грозный взгляд, и резкий тон,

И этих в вас особенностей бездна;

А над собой гроза куда не бесполезна.

 

 

Я странен, а не странен кто ж?

Тот, кто на всех глупцов похож;

Молчалин, например…

 

 

Примеры мне не новы;

Заметно, что вы желчь на всех излить готовы;

А я, чтоб не мешать, отсюда уклонюсь.

 

 

Постойте же.

 

 

Раз в жизни притворюсь.

 

 

Оставимте мы эти пренья,

Перед Молчалиным не прав я, виноват;

Быть может, он не то, что три года назад:

Есть на земле такие превращенья

Правлений, климатов, и нравов, и умов;

Есть люди важные, слыли за дураков:

Иной по армии, иной плохим поэтом,

Иной… Боюсь назвать, но признаны всем светом,

Особенно в последние года,

Что стали умны хоть куда.

Пускай в Молчалине ум бойкий, гений смелый,

Но есть ли в нем та страсть? то чувство? пылкость та?

Чтоб кроме вас ему мир целый

Казался прах и суета?

Чтоб сердца каждое биенье

Любовью ускорялось к вам?

Чтоб мыслям были всем и всем его делам

Душою – вы, вам угожденье?..

Сам это чувствую, сказать я не могу,

Но что теперь во мне кипит, волнует, бесит,

Не пожелал бы я и личному врагу,

А он?.. смолчит и голову повесит.

Конечно, смирен, все такие не резвы́;

Бог знает, в нем какая тайна скрыта;

Бог знает, за него что выдумали вы,

Чем голова его ввек не была набита.

Быть может, качеств ваших тьму,

Любуясь им, вы придали ему;

Не грешен он ни в чем, вы во сто раз грешнее.

Нет! нет! пускай умен, час от часу умнее,

Но вас он сто́ит ли? вот вам один вопрос.

Чтоб равнодушнее мне понести утрату,

Как человеку вы, который с вами взрос,

Как другу вашему, как брату,

Мне дайте убедиться в том;

Потом

От сумасшествия могу я остеречься;

Пущусь подалее простыть, охолодеть,

Не думать о любви, но буду я уметь

Теряться по́ свету, забыться и развлечься.

 

 

Вот нехотя с ума свела!

 

 

Что притворяться?

Молчалин давеча мог без руки остаться,

Я живо в нем участье приняла;

А вы, случась на эту пору,

Не позаботились расчесть,

Что можно доброй быть ко всем и без разбору;

Но, может, истина в догадках ваших есть,

И горячо его беру я под защиту:

Зачем же быть, скажу вам напрямик,

Так невоздержну на язык?

В презреньи к людям так нескрыту?

Что и смирнейшему пощады нет!.. чего?

Случись кому назвать его:

Град колкостей и шуток ваших грянет.

Шутить! и век шутить! как вас на это станет!

 

 

Ах! боже мой! неужли я из тех,

Которым цель всей жизни – смех?

Мне весело, когда смешных встречаю,

А чаще с ними я скучаю.

 

 

Напрасно: это всё относится к другим,

Молчалин вам наскучил бы едва ли,

Когда б сошлись короче с ним.

 

 

Зачем же вы его так коротко узнали?

 

 

Я не старалась, бог нас свел.

Смотрите, дружбу всех он в доме приобрел:

При батюшке три года служит,

Тот часто бе́з толку сердит,

А он безмолвием его обезоружит,

От доброты души простит.

И между прочим,

Веселостей искать бы мог;

Ничуть: от старичков не ступит за порог;

Мы ре́звимся, хохочем,

Он с ними целый день засядет, рад не рад,

Играет…

 

 

Целый день играет!

Молчит, когда его бранят!

 

 

Она его не уважает.

 

 

Конечно, нет в нем этого ума,

Что гений для иных, а для иных чума,

Который скор, блестящ и скоро опротивит,

Который свет ругает наповал,

Чтоб свет об нем хоть что-нибудь сказал;

Да эдакий ли ум семейство осчастливит?

 

 

Сатира и мораль – смысл этого всего?

 

 

Она не ставит в грош его.

 

 

Чудеснейшего свойства

Он наконец: уступчив, скромен, тих,

В лице ни тени беспокойства

И на душе проступков никаких,

Чужих и вкривь и вкось не рубит, —

Вот я за что его люблю.

 

 

Шалит, она его не любит.

 

 

Докончить я вам пособлю

Молчалина изображенье.

Но Скалозуб? вот загляденье:

За армию стоит горой,

И прямизною стана,

Лицом и голосом герой…

 

 

Не моего романа.

 

 

Не вашего? кто разгадает вас?

 

 

Сударыня, за мной сейчас

К вам Алексей Степаныч будет.

 

 

Простите, надобно идти мне поскорей.

 

 

Куда?

 

 

К прихмахеру.

 

 

Бог с ним.

 

 

Щипцы простудит.

 

 

Пускай себе…

 

 

Нельзя, ждем на́вечер гостей.

 

 

Бог с вами, остаюсь опять с моей загадкой.

Однако дайте мне зайти, хотя украдкой,

 

 

К вам в комнату на несколько минут;

Там стены, воздух – всё приятно!

Согреют, оживят, мне отдохнуть дадут

Воспоминания об том, что невозвратно!

Не засижусь, войду, всего минуты две,

Потом, подумайте, член А́нглийского клуба,

Я там дни целые пожертвую молве

Про ум Молчалина, про душу Скалозуба.

 

 

Ах! Софья! Неужли Молчалин избран ей!

А чем не муж? Ума в нем только мало;

Но чтоб иметь детей,

Кому ума недоставало?

Услужлив, скромненький, в лице румянец есть.

 

 

Вон он на цыпочках и не богат словами;

Какою ворожбой умел к ней в сердце влезть!

 

 

Нам, Алексей Степаныч, с вами

Не удалось сказать двух слов.

Ну, образ жизни ваш каков?

Без горя нынче? без печали?

 

 

По-прежнему-с.

 

 

А прежде как живали?

 

 

День за́ день, нынче как вчера.

 

 

К перу от карт? и к картам от пера?

И положённый час приливам и отливам?

 

 

По мере я трудов и сил,

С тех пор, как числюсь по Архивам,

Три награжденья получил.

 

 

Взманили почести и знатность?

 

 

Нет-с, свой талант у всех…

 

 

У вас?

 

 

Два-с:

Умеренность и аккуратность.

 

 

Чудеснейшие два! и стоят наших всех.

 

 

Вам не дались чины, по службе неуспех?

 

 

Чины людьми даются,

А люди могут обмануться.

 

 

Как удивлялись мы!

 

 

Какое ж диво тут?

 

 

Жалели вас.

 

 

Напрасный труд.

 

 

Татьяна Юрьевна рассказывала что-то,

Из Петербурга воротясь,

С министрами про вашу связь,

Потом разрыв…

 

 

Ей почему забота?

 

 

Татьяне Юрьевне!

 

 

Я с нею незнаком.

 

 

С Татьяной Юрьевной!!

 

 

С ней век мы

не встречались;

Слыхал, что вздорная.

 

 

Да это, полно, та ли-с?

Татьяна Юрьевна!!! Известная, – притом

Чиновные и должностные —

Все ей друзья и все родные;

К Татьяне Юрьевне хоть раз бы съездить вам.

 

 

На что же?

 

 

Так: частенько там

Мы покровительство находим, где не метим.

 

 

Я езжу к женщинам, да только не за этим.

 

 

Как обходительна! добра! мила! проста!

Балы дает нельзя богаче,

От рождества и до поста,

И летом праздники на даче.

Ну, право, что́ бы вам в Москве у нас служить?

И награжденья брать и весело пожить?

 

 

Когда в делах – я от веселий прячусь,

Когда дурачиться – дурачусь,

А смешивать два эти ремесла

Есть тьма искусников, я не из их числа.

 

 

Простите, впрочем, тут не вижу преступленья;

Вот сам Фома Фомич, знаком он вам?

 

 

Ну что ж?

 

 

При трех министрах был начальник отделенья,

Переведен сюда.

 

 

Хорош!

Пустейший человек, из самых бестолковых.

 

 

Как можно! слог его здесь ставят в образец!

Читали вы?

 

 

Я глупостей не чтец,

А пуще образцовых.

 

 

Нет, мне так довелось с приятностью прочесть,

Не сочинитель я…

 

 

И по всему заметно.

 

 

Не смею моего сужденья произнесть.

 

 

Зачем же так секретно?

 

 

В мои лета не должно сметь

Свое суждение иметь.

 

 

Помилуйте, мы с вами не ребяты,

Зачем же мнения чужие только святы?

 

 

Ведь надобно ж зависеть от других.

 

 

Зачем же надобно?

 

 

В чинах мы небольших.

 

 

С такими чувствами, с такой душою

Любим!.. Обманщица смеялась надо мною!

 

 

Эй! Филька, Фомка, ну, ловчей!

Столы для карт, мел, щеток и свечей!

 

 

Скажите барышне скорее, Лизавета:

Наталья Дмитревна, и с мужем, и к крыльцу

Еще подъехала карета.

 

 

Не ошибаюсь ли!.. он точно, по лицу…

Ах! Александр Андреич, вы ли?

 

 

С сомненьем смотрите от ног до головы,

Неужли так меня три года изменили?

 

 

Я полагала вас далёко от Москвы.

Давно ли?

 

 

Нынче лишь…

 

 

Надолго?

 

 

Как случится.

Однако, кто, смотря на вас, не подивится?

Полнее прежнего, похорошели страх;

Моложе вы, свежее стали;

Огонь, румянец, смех, игра во всех чертах.

 

 

Я замужем.

 

 

Давно бы вы сказали!

 

 

Мой муж – прелестный муж, вот он сейчас войдет.

Я познакомлю вас, хотите?

 

 

Прошу.

 

 

И знаю наперед,

Что вам понравится. Взгляните и судите!

 

 

Я верю, он вам муж.

 

 

О нет-с, не потому;

Сам по себе, по нраву, по уму.

Платон Михайлыч мой единственный, бесценный!

Теперь в отставке, был военный;

И утверждают все, кто только прежде знал,

Что с храбростью его, с талантом,

Когда бы службу продолжал,

Конечно, был бы он московским комендантом.

 

 

Вот мой Платон Михайлыч.

 

 

Ба!

Друг старый, мы давно знакомы, вот судьба!

 

 

Здорово, Чацкий, брат!

 

 

Платон любезный, славно.

Похвальный лист тебе: ведешь себя исправно.

 

 

Как видишь, брат:

Московский житель и женат.

 

 

Забыт шум лагерный, товарищи и братья?

Спокоен и ленив?

 

 

Нет, есть-таки занятья:

На флейте я твержу дуэт

А-мольный…

 

 

Что твердил назад тому пять лет?

Ну, постоянный вкус в мужьях всего дороже!

 

 

Брат, женишься, тогда меня вспомянь!

От скуки будешь ты свистеть одно и то же.

 

 

От скуки! как? уж ты ей платишь дань?

 

 

Платон Михайлыч мой к занятьям склонен разным,

Которых нет теперь – к ученьям и смотрам,

К мане́жу… иногда скучает по утрам.

 

 

А кто, любезный друг, велит тебе быть праздным?

В полк, эскадрон дадут. Ты обер или штаб?

 

 

Платон Михайлыч мой здоровьем очень слаб.

 

 

Здоровьем слаб! Давно ли?

 

 

Всё рюматизм и головные боли.

 

 

Движенья более. В деревню, в теплый край.

Будь чаще на коне. Деревня летом – рай.

 

 

Платон Михайлыч город любит,

Москву; за что в глуши он дни свои погубит!

 

 

Москву и город… Ты чудак!

А помнишь прежнее?

 

 

Да, брат, теперь не так…

 

 

Ах! мой дружочек!

Здесь так свежо, что мочи нет,

Ты распахнулся весь и расстегнул жилет.

 

 

Теперь, брат, я не тот…

 

 

Послушайся разочек,

Мой милый, застегнись скорей.

 

 

Сейчас.

 

 

Да отойди подальше от дверей,

Сквозной там ветер дует сзади!

 

 

Теперь, брат, я не тот…

 

 

Мой ангел, бога ради

От двери дальше отойди.

 

 

Ах! матушка!

 

 

Ну, бог тебя суди;

Уж, точно, стал не тот в короткое ты время;

Не в прошлом ли году, в конце,

В полку тебя я знал? лишь утро: ногу в стремя

И носишься на борзом жеребце;

Осенний ветер дуй, хоть спереди, хоть с тыла.

 

 

Эх! братец! славное тогда житье-то было.

 

 

Князь Петр Ильич, княгиня! боже мой!

Княжна Зизи! Мими!

 

 

Какой фасон прекрасный!

 

 

Какие складочки!

 

 

Обшито бахромой.

 

 

Нет, если б видели мой тюрлюрлю атласный!

 

 

Какой эшарп cousin мне подарил!

 

 

Ах! да, барежевый!

 

 

Ах! прелесть!

 

 

Ах! как мил!

 

 

Сс! – Кто это в углу, взошли мы, поклонился?

 

 

Приезжий, Чацкий.

 

 

От-став-ной?

 

 

Да, путешествовал, недавно воротился.

 

 

И хо-ло-стой?

 

 

Да, не женат.

 

 

Князь, князь, сюда. – Живее.

 

 

О-хм!

 

 

К нам на ́вечер, в четверг, проси скорее

Натальи Дмитревны знакомого: вон он!

 

 

И-хм!

 

 

Вот то-то детки:

Им бал, а батюшка таскайся на поклон;

Танцовщики ужасно стали редки!..

Он камер-юнкер?

 

 

Нет.

 

 

Бо-гат?

 

 

О, нет!

 

 

Князь, князь! Назад!

 

 

Ах! grand’maman! Ну, кто так рано приезжает,

Мы первые!

 

 

Вот нас честит!

Вот первая, и нас за никого считает!

Зла, в девках целый век, уж бог ее простит.

 

 

Мсьё Чацкий! вы в Москве! как были, всё такие?

 

 

На что меняться мне?

 

 

Вернулись холостые?

 

 

На ком жениться мне?

 

 

В чужих краях на ком?

О! наших тьма без дальних справок

Там женятся и нас дарят родством

С искусницами модных лавок.

 

 

Несчастные! должны ль упреки несть

От подражательниц модисткам?

За то, что смели предпочесть

Оригиналы спискам?

 

 

Eh! bon soir! vous voila! Jamais trop diligente,

Vous nous donnez toujours le plaisir de l’attente.^[9]

 

 

На завтрашний спектакль имеете билет?

 

 

Нет.

 

 

Позвольте вам вручить, напрасно бы кто взялся

Другой вам услужить, зато

Куда я ни кидался!

В контору – всё взято,

К директору, – он мне приятель, —

С зарей в шестом часу, и кстати ль!

Уж с вечера никто достать не мог;

К тому, к сему, всех сбил я с ног,

И этот наконец похитил уже силой

У одного, старик он хилый,

Мне друг, известный домосед;

Пусть дома просидит в покое.

 

 

Благодарю вас за билет,

А за старанье вдвое.

 

 

Платон Михайлыч…

 

 

Прочь!

Поди ты к женщинам, лги им и их морочь;

Я правду об тебе порасскажу такую,

Что хуже всякой лжи. Вот, брат,

 

 

рекомендую!

Как эдаких людей учтивее зовут?

Нежнее? – человек он светский,

Отъявленный мошенник, плут:

Антон Антоныч Загорецкий.

При нем остерегись: переносить горазд,

И в карты не садись: продаст.

 

 

Оригинал! брюзглив, а без малейшей злобы.

 

 

И оскорбляться вам смешно бы,

Окроме честности есть множество отрад:

Ругают здесь, а там благодарят.

 

 

Ох, нет, братец! у нас ругают

Везде, а всюду принимают.

Загорецкий мешается в толпу.

 

 

Легко ли в шестьдесят пять лет

Тащиться мне к тебе, племянница?.. – Мученье!

Час битый ехала с Покровки, силы нет;

Ночь – светопреставленье!

От скуки я взяла с собой

Арапку-девку да собачку; —

Вели их накормить, ужо, дружочек мой,

От ужина сошли подачку.

Княгиня, здравствуйте!

 

 

Ну, Софьюшка, мой друг,

Какая у меня арапка для услуг:

Курчавая! горбом лопатки!

Сердитая! все ко́шачьи ухватки!

Да как черна! да как страшна!

Ведь создал же господь такое племя!

Чорт сущий; в девичей она;

Позвать ли?

 

 

Нет-с, в другое время.

 

 

Представь: их как зверей выводят напоказ…

Я слышала, там… город есть турецкий…

А знаешь ли, кто мне припас? —

Антон Антоныч Загорецкий.

Загорецкий выставляется вперед.

 

 

Лгунишка он, картежник, вор.

Загорецкий исчезает.

 

 

Я от него было и двери на запор;

Да мастер услужить: мне и сестре Прасковье

Двоих ара́пченков на ярмарке достал;

Купил, он говорит, чай, в карты сплутовал;

А мне подарочек, дай бог ему здоровье!